Когда соберутся вместе за самоваром или за бутылкой вина несколько русских людей,
живущих по воле судьбы и большевиков в
Феодосии
,
Ялте
или
Севастополе
, я заранее с математической точностью знаю, с чего начнется их разговор.
Чем кончится разговор, конечно, никогда нельзя предугадать, но начинается он
всегда с поразительной точностью одинаково.
* * *
Вот пятеро - три дамы и двое мужчин - уселись за стол вокруг шумящего самовара;
хозяйка вручила каждому по чашке чаю; пододвинула печенье, варенье, кекс,
конфеты.
Минута молчания. Переглянулись.
- Ну-с, - начал разговор мужчина, тот, что помоложе. - Когда же мы будем в Петербурге?
- Да-а-а, - неопределенно тянут все три дамы. - Интересно, когда мы туда попадем?
- Теперь уж скоро, - хмуря многозначительно седые брови, говорит старичок. - Мелитополь взят. (А раньше он говорил
Курск
, а раньше - Харьков.)
Первая стадия разговора кончена. Вторая:
- Я получила сведения, что моя квартира в Петербурге совершенно
разграблена.
- Мне писали, что моя квартира в Москве сохранилась. Какой-то
комиссар живет.
- А я не имею никаких сведений о своей квартире.
- У меня там сестра живет. Не знаю - жива ли?
- У меня отец и тетка. Не знаю - живы ли?
- Там голод.
- Там страшный голод.
- Там умирают с голоду.
- Совершенно умирают. Почти все. Вторая стадия разговора окончена. Третья:
- Говорят, муж Анны Спиридоновны поступил в Москве на службу к большевикам.
- Вот негодяй!
- Форменный. Вешать таких людей мало.
* * *
И вдруг одна из дам неожиданным энергичным броском руля сразу повернула неуклюжий
широкобокий корабль вялого разговора из узкого шаблонного канала, где корабль то
и дело стукался боками о края канала, - сразу повернула и вывела этот корабль в
широкое море необозримых отвлеченных предположений.
Именно она сказала:
- А что бы вы, mesdames, сделали с Троцким, если бы этот ужасный негодяй попал в ваши руки?
- Ах, ах, - сказала с бешеной ненавистью вторая дама, то, что называется -
роскошная блондинка, и даже сверкнула большими серыми глазами. - Я не знаю даже,
что бы я с ним сделала! Я... я даже руки бы ему не подала.
- Тоже... - кисло улыбнулась худощавая. - Придумали наказание. Нет, попадись мне
в руки Троцкий, я уж знаю, что бы я сделала с ним.
- А что именно?
- Я? Я бы выстрелила в него!!!
- Ну, это тоже ему не страшно, - скривилась, подумавши, третья дама, та самая,
которая перевела разговор в другой галс. - Нет, попадись мне в руки Троцкий, я
бы уж знаю, что бы я сделала! Узнал бы он, почем фунт гребешков, узнал бы, как
губить бедную Россию!..
- Ну, а что? Что бы вы ему сделали?
И сказала третья дама свистящим шепотом, как гусенок, которому птичница наступила
на лапу:
- Я бы купила булавок... много, много... ну, тысячу, что ли. И каждую минутку
втыкала бы в него булавочку, булавочку, булавочку... Сидела бы и втыкала.
- Только и всего?
- Ну, а потом отрезала бы голову и выбросила свиньям!
- Только и всего?
Бедная фантазией худощавая обвела сердитым взглядом насмешливые лица и отрывисто
закончила:
- А после этого воткнула бы в него еще тысячу булавок!!
Мужчина помоложе снисходительно засмеялся:
- Эх, вы. Милые вы дамы, очаровательные, но фантазии у вас ни на копейку. Эко
придумали: утыкать человека булавками, отрезать голову, выстрелить в него...
Нет, господа, нет! Он столько сделал зла, что и расплата с ним должна быть
королевская!..
- Например?! - в один голос воскликнули все три дамы.
- А вот... Только разрешите для настроения уменьшить свет. Слушайте меня в
полутьме. Вот так... То, что я буду говорить, очень страшно. Итак: по приказу
Троцкого, как вам известно, расстреливаются тысячи людей - совершенно безвинных
- по обвинению в контрреволюционности. И вот! Если бы ко мне в руки попался
Троцкий - я его не убивал бы. А взял бы последнего расстрелянного из этих тысяч,
взял бы еще теплый труп этого убитого Троцким человека и крепко привязал бы его
к Троцкому - грудь с грудью, лицо с лицом. И я бы кормил и поил Троцкого, чтобы
он жил, но труп убитого им человека не отвязывал бы от него. И вот - постепенно
убитый Троцким начинает гнить на Троцком... Троцкий каждую минуту, каждую
секунду видит синее разложившееся лицо с оскаленными зубами, голова у Троцкого
кружится от нестерпимого трупного запаха, и когда он почувствует около своей
груди что-то живое, когда клубок трупных червей завороч...
Раздается дикий пронзительный крик блондинки:
- Не могу!! Довольно!.. Дайте свет... Мне страшно!! Дали свет. Автор последнего
хитроумного проекта сидел, положив голову на руки, и угрюмо молчал.
И заговорил старичок. Мягким, кротким голосом заговорил:
- Позвольте и мне сказать кой-что по этому вопросу. Видите ли... Я бы не резал и
не бил Троцкого, не привязывал бы к нему упокойников, - я бы пальцем его не
тронул, а я бы применил к нему штуку, самую справедливую...
Старичок облизнул губы и заговорил еще мягче, еще задушевнее:
- Я посадил бы его в комнату вместе с обыкновенным убийцей, повинившимся ну... в
пяти душах, что ли. И я досыта кормил бы их. Хорошо кормил бы. На закусочку
королевскую селедочку в уксусе, икорку паюсную, огурчики солененькие... На обед
селяночку жидкую с соленой рыбкой, гуляш венгерский с красным перчиком, с
перчиком! и пудинг - сладкий-пресладкий. А чтобы они не боялись есть эти
солененькие и сладенькие вещицы - я бы около них поставил по огромному
стеклянному кувшину с хорошим русским квасом, знаете, этакий московский хлебный
темненький квасок со льдом и с желтой пеной наверху, как, бывало, в московской
"Праге" подавали. Острый, шипучий, приятный - в нос шибает... Вот кушали бы они,
родименькие, кушали... И когда, накушавшись, потянулся бы простой убийца за
кваском, я остановил бы его руку и сказал:
- Послушай, раб Божий, убийца... а заслужил ли ты своими деяниями сие питие
усладительное. Вот давай мы это по-Божьему рассудим. Секретарь! А ну-ка читай
поименно всех убиенных сим рабом Божиим!
И стал бы читать секретарь:
Убиты сим убийцей: Марья, Николай...
И после каждого имени выплескивал бы я в парашу по глотку этого кваску
холодненького. И сказал бы дальше секретарь мой:
- Петр, Семен, Поликарп... Все!
И выплеснул бы я пять глотков по числу убиенных сим человеком, и остальной квас -
три четверти кувшина - вручил бы убийце:
- На, сын мой! Вот твой остаток. Увлажняй свое пересохшее горло хоть до вечера.
И потянулся бы Троцкий к своему кувшину.
- Нет, постой, сын мой, - сказал бы я. - То, что в остатке будет, то и выпьешь
ты, тем и увлажнишься. Читай, секретарь, имена убиенных сим - а я по глоточку
отливать буду. Читай, не торопясь, каждое имечко - через минуточку, хе-хе...
И читал бы он и читал - о, велик список убиенных сим Троцким! - а я бы медленно,
по глоточку, выплескивал этот душистый холодненький квасок в парашу, в парашу, в
парашу.
А Троцкий сидел бы и смотрел да лизал бы языком свои проклятые пересохшие губы,
те губы, которые в свое время шевелились, называя имена приговоренных к мукам и
умерщвлению.
Кончился бы квасок - я бы еще чего принес: пивца холодненького, альбо сельтерской
воды этакий сифонище притащил. Назовет секретарь имечко, а я сифончик давану,
оттуда струйка - порск! Назовет, а я - порск! А другой убийца сидит рядом,
душистый квасок попивает, а у Троцкого и горло, и пищевод, как кора сухая,
покоробившаяся, а желудок, как высохший пузырь, стянулся, да нет ему водички,
ибо текут, текут имена - десятки, сотни, тысячи имен убиенных - и так до
скончания века его...
- Это страшно... - прошептала блондинка, проведя языком по запекшимся губам, и
поспешно проглотила чашку полуостывшего чаю.
* * *
А на диване, в глубине столовой, сидел никем не замеченный доселе офицер, только
что вернувшийся с фронта, сидел, закинув голову на спинку дивана, и молчал.
Когда же старичок окончил свой тихий елейный задушевный рассказ - встал с места
офицер и вошел в светлый круг, образуемый настольной лампой.
- А-а, - сказала худощавая дама, - а мы и не знали, что вы тут. Ну, теперь ваша
очередь. Что бы вы с ним сделали, с Троцким? Воображаю, какой ужас вы
придумаете!..
Резко освещенный лампой офицер неопределенно усмехнулся.
- Видите ли, господа... Если бы вместо этого стола было изрытое окопами поле и
вместо этой бутылки рома были бы неприятельские укрепления, а там, где стоит
кекс, - наша батарея, спрятанная за эту вазу с вареньем, изображающую наши
окопы, - то тогда вы бы ясно представили, что бы я делал: я бы сначала обстрелял
Троцкого, укрывающегося в этом укреплении, а потом, после артиллерийской
подготовки, бросился бы со своими солдатами вперед и энергичным штыковым
ударом...
- Да вы не то говорите! Я спрашиваю, что бы вы сделали, если бы Троцкий попался
вам в руки?
- Боюсь, что в бою, в этой суматохе я пристрелил бы его, как бешеную собаку.
- Ну, да - мы это понимаем; а если бы он без боя очутился в ваших руках?
Глаза офицера сверкнули и засветились, как две свечки.
- Так я бы его тогда, подлеца, в суд!..
- Как в суд? В какой суд?
- А как же?.. Ежели он виновен - надо его в суд! Пусть судят.
Молчание сгустилось, нависло, нагромоздилось над присутствующими, как насыщенная
электричеством густая туча.
И только через минуту пышная блондинка пролепетала растерянно:
- Какое странное время; у штатских такая масса воинственной кровожадности, а
военные рассуждают, как штатские!
