Стоит на берегу Фонтанки небольшая кучка обывателей и, глядя вдаль, на мост,
запруженный черной толпою, рассуждает спокойно, равнодушно:
______________________
- Воров топят.
- Много поймали?
- Говорят - трех.
- Одного, молоденького, забили.
- До смерти?
- А то как же?
- Их обязательно надо до смерти бить, а то - житья не будет от них...
Солидный, седой человек, краснолицый и чем-то похожий на мясника, уверенно
говорит:
- Теперь - суда нет, значит, должны мы сами себя судить...
Какой-то остроглазый, потертый человек спрашивает:
- А не очень ли просто это, - если сами себя? Седой отвечает лениво и не взглянув
на него:
- Проще - лучше. Скорей, главное.
- Чу, воет!
Толпа замолчала, вслушиваясь. Издали, с реки, доносится дикий, тоскливый крик.
* * *
Уничтожив именем пролетариата старые суды, г.г. народные комиссары этим самым
укрепили в сознании "улицы" ее право на "самосуд", - звериное право. И раньше,
до революции, наша улица любила бить, предаваясь этому мерзкому "спорту" с
наслаждением. Нигде человека не бьют так часто, с таким усердием и радостью, как
у нас, на Руси. "Дать в морду", "под душу",
"под микитки", "под девятое ребро", "намылить шею", "накостылять затылок",
"пустить из носу юшку" - все это наши русские милые забавы. Этим - хвастаются.
Люди слишком привыкли к тому, что их "сызмала походя бьют", - бьют родители,
хозяева, била полиция.
И вот теперь этим людям, воспитанным истязаниями, как бы дано право свободно
истязать друг друга. Они пользуются своим "правом" с явным сладострастием, с
невероятной жестокостью. Уличные "самосуды" стали ежедневным "бытовым явлением",
и надо помнить, что каждый из них все более и более расширяет, углубляет тупую,
болезненную жестокость толпы.
Рабочий Костин попытался защитить избиваемых, - его тоже убили. Нет сомнения, что
изобьют всякого, кто решится протестовать против "самосуда" улицы.
Нужно ли говорить о том, что "самосуды" никого не устрашают, что уличные грабежи
и воровство становятся все нахальнее?
Но самое страшное и подлое в том, что растет жестокость улицы, а вина за это
будет возложена на голову рабочего класса, ведь, неизбежно скажут, что
"правительство рабочих распустило звериные инстинкты темной уличной массы".
Никто не упомянет о том, как страшно болит сердце честного и сознательного
рабочего от всех этих "самосудов", от всего хаоса расхлябавшейся жизни.
Я не знаю, что можно предпринять для борьбы с отвратительным явлением уличных
кровавых расправ, но народные комиссары должны немедля предпринять что-то очень
решительное. Ведь не могут же они не сознавать, что ответственность за кровь,
проливаемую озверевшей улицей, падает и на них, и на класс, интересы которого
они пытаются осуществить. Эта кровь грязнит знамена пролетариата, она пачкает
его честь, убивает его социальный идеализм.
Больше, чем кто-либо, рабочий понимает, что воровство, грабеж, корыстное убийство
- все это глубокие язвы социального строя, он понимает, что люди не родятся
убийцами и ворами, а - делаются ими. И, - как это само собою разумеется, -
сознательный рабочий должен с особенной силой бороться против "самосуда" улицы
над людьми, которых нужда гонит к преступлению против "священного института
собственности".
