(Введение)
Ох, как стегнула по
Алтаю
Чуя, священная река.
Белые стоят на горизонте горы, все в вечных снегах. Чуйские Альпы, земли надгробие. В
них родится Чуя, священная река.
Сначала степью течет она, высокой, горной Чуйской степью безжизненной: ни
лесу здесь нет, ни сочных трав. Зато отсюда ближе небо, ярче звезды,
чище, прозрачней воздух.
Вся степь, во времена прежние, до самых горных маковок, была водой
залита: века веков плескалось здесь озеро голубой волной. И стерегли
это озеро, схватившись за руки, каменные витязи, Чуйские Альпы, богатыри алтайские,
плечо в плечо стояли каменной стеной.
Но не удозорили, не усмотрели: обмануло их озеро, убаюкала их зыбун волна,
уснул крепко. А вода прорвала себе ход, проточила горы и хлынула.
Рокот пошел по Алтаю, земля затряслась, осыпались горы. Широко волна
хлещет, опрокидывает камни, скалы рвет, грохочет и стонет, и мчится
вдаль бешеным потоком.
Это Чуя, рожденная в
снегах, горами плененная, вырвалась на волю и понеслась меж
расступившихся в страхе Алтайских гор.
А озеро обсохло, и дно его превратилось в песчаную Чуйскую степь.
Так стародревняя быль говорит.
На Чуйской степи есть маленький русский поселок Кош-Агач. Такой
маленький, что с гор, обнявших степь каменным кольцом, его и не
приметить.
Через Кош-Агач Чуйский тракт
идет. Узкой тропой соединил он сибирский город Бийск с монгольским—Кобдо.
Весь-бы этот тракт серебром можно вымостить, да золотом, что
загребли-захапали русские купцы у алтайцев и монгол.
Весь-бы тракт можно слезами залить, алтайскими да монгольскими, что
сочились из узких глаз полудиких, с чистой душой, кочевников: такой
большой обидой и горем наделил их русский, алчный хищник.
Так говорит про купцов недавняя быль.
Клянет их Алтай, клянет дух Алтая—грозный
Курмыш, и будет клясть из рода в род за ту великую неправду, что
грязным пятном пала не белое темя Алтая.
Бурным шумом шумит, шорохом шелковым…, Эй, подожди, Чуя, вода холодная!
Куда бежишь, куда по камням вскачь мчишься? Стой, Чуя, стой! Расскажи
нам вчерашние и сегодняшние были свои.
