Mapping Imagined Geographies of Revolutionary Russia

Title:

Kanonada


First Line:

Proshu prostit' menia za slog…


Author:

Aleksandr Popov


Composition Date:

May 3, 1917 to August 20, 1917


Source of First Publication:

Kanonada: Poema; Ne zhizn', a katorga: Shutka v 1d.: Liricheskie stikhotvoreniia


First Publication Publisher:

Tipografiia "Delo"


First Publication Year:

1917


4 мая—20 августа 1917 года М. Велионы.

Прошу простить меня за слог,
Но право лучше я не мог
Рассказ стихами изложить.
В красивой форме уложить
Не мог солдатский разговор;
И, я надеюсь, приговор
Не будет строг…

Я шел раз по лесу. Гуляя
Довольно долго, я устал
И лег под куст. В тени, мечтая,
Вдруг незаметно задремал,
(Любил я грешный так уж с детства
Дремать в лесу среди кустов).
Но не надолго: от соседства
Присевших близко земляков
Проснулся я.
Их двое было.
Один негромко говорил:
«О, как солдатство мне постыло,
Не рад теперь, что я сгубил
Врагов отечества немало;
Страдать с того пришлось мне,
Тревожить сердце, что-то стало,
И часто вижу я во сне
Страшные лица убиенных
И распростертые тела:
То статских лиц, то лиц военных…
Так вот какие, друг дела».
И он, замолк, вздохнув глубоко.
Тихо бор шумел. От нас
Кукушка где-то недалеко
Прокуковала десять раз.
Вдали казалось рокотали
Потоки шумных вешних вод.

Но, нет!—то звуки долетали
С тех мест, где бешено народ
С народом дрался… Умирая
За честь отечества, за мир,
За правоту родного края
Народов всех святой кумир,
И кровью ложь разоблачая.
А здесь все мирно так кругом,
Вот с нас троих хоть начиная,
Кончая маленьким кустом,
Ничто покой не нарушало.
Лишь пенье птиц среди ветвей
Лес песней звонкой оглашало,
Да доносилась песнь с полей,
Где за работой люди пели.
Полудремал кудрявый лес,
Лучи в верхах его горели,
Окрасив пурпуром навес.
Направо, точно-бы два брата,
Два дуба девственных росли,
И вот под ними два солдата
В траву душистую легли,
И растянулися лениво.
Тут младший трубку закурил,
Потом зевнув, неторопливо
И тихо вдруг заговорил:
Ты слышишь эту канонаду?!
Как страшна кажется она,
А ведь и я был пять раз сряду
В боях. О, эта мне война!
Теперь вот вспомнишь, и бывает,
Мороз по коже пробежит,
А там в бою, — Бог его знает,
Над ухом пуляли прожужжит,
Иль сбоку с шумом разорвется
Германский грозный чемодан,
Иль жизнь со стоном оборвется;
Поверь мне, это не обман,
Там стразу нет почти нисколько,
Словно это и не битва,
А так, —гроза большая только…

… …. … … … … …

Другое дело перед боем,
Когда готовишься к нему;
Вдруг обольется сердце горем
И молвишь: ну, конец всему.
Быть может больше не придется
Жену увидеть и детей.
Живым не каждые ведь вернется
С тех огнедышащих полей.
Стоишь бывало на молитве,
Персты для знаменья сложив,
А в голове лишь мысль о битве,
И мысль—убить иль будешь жив?
Молитва кончится, гурьбою
Спешат приложиться к кресту.
Священник скажет: «Бог с тобою,
Вверяешь жизнь свою Христу».
О, тяжелы эти минуты,Из груди сердце рвется вон…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И кой где слышен тихий стон.
И если-б мог ты в это время
На эти лица, друг, взглянуть,
Сказал бы, право,: «Тяжко бремя,
Героев серых, —тяжек путь».
Как скатерть белая все бледны,
И думать надо, скажет всяк:
«Герои храбростью, мол бедны»,
Но нет, мой друг, это не так.
Как только ротный браво крикнет;
«Братцы стройся! Марш! вперед!»
И в сердце дух иной проникнет:
Сантиментальность вмиг пройдет.
Момент и все уже готовы,
Колонной стройной в путь идет,
Штыки блестят, винтовки новы,
У всех глаза горят огнем.

.....


Смешалось все. Но вот платки
В руках толпы заколыхали…
В далекий путь помчались мы.
Какие чувства волновали,
Людей оставшихся умы,
То кроме их никто не знает.
Вдруг слышу в небе ровный шум,
Который быстро отвлекает
Моем вниманье. Нити дум
Моих собою прерывает.
И три минуты лишь спустя
Я вижу плавно подплывает,
На солнце корпусом блестя,
Германский «фоккер». Тут мгновенно
Максимка сухо забрехал,
Щелкая ровно и степенно.
Потом снаряд прогромыхал,
За ним другой, и понемногу
Поднялась грозная стрельба.
Тогда пират забил тревогу
И повернул назад. Судьба
Ему в тот час не улыбалась
И вот от русских землячков
Домой машина провожалась
Клочками белых облачков.
Мы знали все, что не напрасно
Пират воздушный прилетал.
Его прилет (всем было ясно)
Нам бой кровавый предвещал.
Приметы были и другие:
Молчал неспроста вражий стан,
Как присмиревшая стихия,
Он нам готовил ураган.
41—Увы! мы оказались правы.
Над Прибалтийскою страной,
В пределах города Митавы,
Вновь бой—кипучею волной—
Со страшной силой разыгрался.
По лесу, небу, по кустам
Багровый дым вновь расползался.
Враг подходил всей силой к нам.
Вновь пули свищут и рыдая
Снаряды рвутся и шипят.
И в смерть и прах все повергая,
Орудья жерлами вопят.
Идут колонный вражьи тучей,
Но сотни чопорных врагов,
Пред русской силою могучей,
Ложася в битве без голов,
Впивают смерти хладный яд.
Повсюду слышен крик и стон.
Кругом посмотришь—и твой взгляд
Дыханьем смерти поражен
И взор испуганный стремится
Скорей подняться от земли.
Как рожь созревшая валится
Под острием серпа жнеи,
Валятся люди, кони. Горы
Растут их мертвых тел. И вновь,
Земля вбирает в свои поры,
Рекой струящуюся кровь.
Проплыл уж вечер. Ночь настала,
А пыл бойцов не угасал.
И ночь прохладою ласкала
Тех, кто измучился, устал;
Кому стоят не стало мочи
Кого судьба еще спасла,
Тому прохлада темной ночи
С собою слы принесла.
И велся бой с ожесточением;
Лег полк—другой его сменял,
Но я, хранимый провиденьем,
В рядах борцов еще стоял.
За ночь менялась трижды фаза,
И как прибоя дерзкий вал
Три раза, —бешеных—три раза,
Враг наступал и отступал.
И злясь такою неудачей,
В четвертый раз свои полки
Он грозно двинул. И задачей
Поставил: русские штыки
Сломить! —во что-бы—то ни стало.
И завязался бой до дня.
Последний ой—конца начало—
Последним был и для меня.
Я, пулей раненый, свалился,
Не помню как, когда и где.
В глаза мои вдруг мрак спустился,
Я боль почувствовал везде:
В груди, спине, руке. О, Боже!
Холодный пот прошел по мне.
Подняться силился—и что-же?
Упал без чувств, в жару, в огне.
Как я очнулся, друг, ты знаешь.
Рассказ мой кончен. Время нам!
Не ровен час да запоздаешь.
«Пойдем, пойдем. А слышь как там
Палят орудия?» Да. Идем!
И встав, пошли мои друзья.
43—poet is strongly anti-WWI by the end:
Лес тихо дремлет. Скучно в нем
Мне одному. Пошел и я.
Но вот досада! Канонада
И до сих пор еще гремит.
Уж третий год идет как страда
Кровавых дел, нам леденит
И наши души и сердца.