Тихая ночь была… Ночь на чужбине…
Рота сидела у ярких костров…
Звезды осыпали свод неба синий…
Тих и беззвучен был ночи покров…
Слышим вдруг пение… Голос красивый
Из леса летел, что стоял в стороне…
Росла безнадежность в тех звуках тоскливых,
И бархатный тенор рыдал в тишине…
Мы слушали чутко, болезненно-чутко…
Бессвязная, дивная песня плыла…
От ней вдруг нам сделалось грустно и жутко,
На наши сердца безнадежность легла…
Мы к лесу пошли… Там германец безумный,
Руками обнявши большую сосну,
Пел громко, вуалью окутанный лунной,
И плакал безумец, глядя на луну…
И женское нежное имя звучало
В той песне бессвязной, но полной тоски…
Нам песнь сумасшедшего сердце сжимала…
Луна серебрила зеркальность реки…
На миг смолк певец… Он блуждающим взором
На нас посмотрел и вновь звонко запел
Не небо глядя с безграничным укором.
Безумца забрать в плен никто не посмел.
Пошел он… Вернулись и мы… Голос скорбный
Средь полночи лунной вдали замирал…
Наш старый полковник, в болях закаленный,
Вдруг слабо, по-детски, при всех зарыдал…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сна не было… Долго мы молча сидели…
На небе далеком плыл туч караван…
Бледнела луна… Звездочки догорели…
Луч утренний солнца прорезал туман.
