Был холодный, ветреный осенний день. Пастух Еремка с подпаском Федькой в
последний раз выгнали стадо в поле – сегодня их летняя страда
кончается...
Слава Богу, не смотря на беспокойное время, ни с одной коровой ничего
дурного не случилось.. Только поповская Пегашка напоролась в болоте на
корягу, исцарапала себе вымя, - ну, да уж такая она дурная, что не
убережет никакой пастух.
Лежа в теплых овичинных полушубках на косогоре у речки, Еремка и Федька
не спеша жевали черный каравай и лениво делились мыслями. Еремке,
беззубому, худенькому, седенькому, было уже под шестьдесят, и все то,
что нахлынуло на деревню
в этот год, казалось ему просто наваждением Антихриста, дьявольским
соблазном, от которого можно спастись только постом и молитвой.
- Молебны бы ежели по всем деревням, - говорил он, кряхтя и покашливая, -
да все бы чудотворные иконы ежели бы разом поднять, может и
заступилась бы Царица Небесная...
Федька слушал рассеянно – для него, толстого десятилетнего крепыша,
революция была штукой веселой, занятной – словно плотину у мельницы
прорвало: стой да любуйся, как кипит, клокочет, разливается
вода...
- Кабы с мощами по губернии пройти, тоже помогло бы, - продолжал дед
Еремка – прояснение бы в народе пошло... Ожесточилось сердце
человеческое, в яр-камень горючий обратилось... а сказано в писании:
«да не зайдет солнце в гневе нашем»...
- А зато урядников нет, - резонно вставил Федька.
- А порядок есть?
- Какой еще тебе порядок?
- А такой, чтобы каждый сверчок знал свой шесток... и чтобы яйца куру не
учили...
Федька замолчал. Ему было скучно разговаривать с Еремкой: ничего нового,
ничего интересного старик все равно не скажет.
Федька перевернулся на другой бок, посмотрел вниз на песчаный берег
речушки и, приподняв голову, насторожился:
- Еремей, - сказал он тихонько, - глянько, кто это шагает там у
тальника?
- Где у тальника? – не сразу сообразил дед.
- Да вон, правей плетня... Никак Елистрат Коновалов?
- Кажись, что он...
- На побывку, видно, отпустили...
- Он! он и есть, рыжий чорт. В прошлом году об эту же пору приходил.
Щурясь от заходящего солнца, они продолжали внимательно смотреть на
берег, по которому усталой, неровной походкой шел высокий рыжий парень
в солдатской шинели с котомкой за плечами.
Шел он, то и дело оглядываясь по сторонам, подозрительно озираясь, будто
подходил не к родной деревне, а к вражескому стану чужеземцев.
Поравнявшись с плетнем поповского выгона, он внезапно остановился,
присел и, еще раз оглянувшись, быстро скинул котомку, достал из-за
голенища нож и стал рыть песок. Потом вынул со дна котомки какую-то
баночку или коробочку, положил в вырытую ямку, засыпал, торопясь,
песком, и старательно затоптал ногами.
Еремка и Федька, не отрывая глаз и затаив дыхание, наблюдали за всем
этим...
Они лежали высоко; снизу, с берега, их трудно было заметить, и солдат
был, очевидно, уверен, что его никто не видит.
- Еремей, чего это он? – шепотом спросил, наконец, недоумевающий Федька.
– Нешто ищет чего?
- Не ищет, а прячет.
- Ну?
- Верно говорю. Деньги, должно, хоронит, али золото...
- Дурак! Бабе бы своей лучше отдал... Корову бы новую купили, избу бы
поправили...
- Да видимо нехорошие деньги, нечестные... украл али ограбил кого –
потому и прячет...
- А я вот возьму, да из земли-то их вырою...
- Вишь ты, какой проворный! Ты лучше гляди да молчи, а коли уж вырывать,
так месте будем...
____________________
На другой день, в воскресенье, вся деревня знала, что Елистрат Коновалов
с войны не на побывку, а совсем.
- Как же это совсем? – недоумевали старики – Пошабашили воевать-то, что
ли?
- Пошабашили, - не смущаясь, отвечал солдат. – Надоело.
- Да ведь замиренья-то еще не вышло?
- Не вышло.
- Ну, а коли замиренья нет, так чего же распустили-то вас раньше
времени?..
- Сами мы...
- Сами мы...
- Что сами?
- С позиции ушли. Пошабашили, значит. Потому теперича слобода и каждому
своя жизнь дорога... И опять же никаких контрибуциев.
- Ну, а немец как же? – допытывались старики.
- А чего ему?
- Да коли ему путь нонеча слободен, так он, чего доброго, на
Москву
пойдет.
- Не пойдет. Сказано ему: никаких контрибуциев, ну и баста.
К вечеру Елистрат основательно назузился самогонкой и, сидя у веселой
Матрены, в избе, полной пьяными односельчанами, громогласно
ораторствовал:
- Теперича все равны: ни мужиков, ни баринов... без никаких анексиев и
контрибуциев – потому беднота гуляет... бери богатых за горло, и чтобы
деньги на кон! Попили они нашей кровушки, теперича и нам можно...
Правильно, товарищи?
- Правильно, волк те заешь!
- Ну и, значится, того... капиталы бедноте поделить... чтобы всякому
завидно не было... Всех буржуев и интеллигентов, которые галстухи
носят, обобрать как липку и того... к чертовой матери в прореху! А
ежели кто упрячет мошну свою, того смертным боем бить... Правильно,
товарищи?
- Правильно, дуй те горой!
С этими мыслями, хотя и трезвый, пришел Елистрат в понедельник на сход.
Встал сначала на скамью, потом на стол и, колотя себя в грудь,
истошным голосом кричал, словно через широкую реку на другой
берег:
- А капиталы безпременно поделить, чтобы ни у кого лишнего гроша не
было... для общественной пользы, товарищи! чтобы все деньги обчие,
сообча чтобы... Вытряхивай буржуйские карманы начисто, вытряхивай
деньги на стол и чтобы всем пополам!
Но тут в дело неожиданно вмешался дед Еремка. Стиснутый со всех сторон,
он стоял в углу и все ждал, какие слова скажет солдат. И, услышав, не
выдержал...
- А который ежели в землю кто зарыл, тоже отдавай? – крикнул он, сердито
взмахнув дырявой шапкой, точно бросая вызов.
Елистрат на минуту опешил, глаза его забегали, как потревоженные зверьки,
но тотчас же овладев собою, он сказал решительно и твердо:
- А то есть как же? Без никаких исключениев! зарыто али не зарыто – все
равно выкладывай. Правильно, товарищи?
- Правильно!
- Ну а ежели правильно, - снова поднял свой голос Еремка, - так ты первый
и выкладывай.
- Мое дело маленькое, - нахмурился Елистрат, - я гол, как сокол. А ежели
ты, Ерема, разбогател, то с тебя верно и начинать придется...
Препирательство становилось любопытным, и – будто ветром подуло – мужички
задвигались, повернули головы...
- Что же, я готов, - не смущаясь, ответил дед Еремей. – Только мне
спервоначалу на бережок сходить надо... в песочке тем мое богачество
зарыто... коло плетня, где поповский выгон...
Еремка спокойно надел шапку и неторопливо направился к выходу.
- Держи его, товарищи! – заорал побледневший Елистрат. – Держи, не
пущай!
- Почто же не пущать? – обернулся и насмешливо блеснул глазами Еремка. –
За своим, чай, добром иду, не за твоим. Чего ты взбеленился-то? Будем
делить – и тебе рубль-целковый перепадет...
Но солдат был уже сам не свой. Соскочил со стола, бросился он со
стиснутыми кулаками на Еремку, схватил его за горло и, прижав к стене,
остервенело рычал:
- У, собака, подлюга, ты видел? говори, собака, видел? видел? глотку
перервать тебе мало!..
Но их уже разнимали: десятки рук потянулись к деду на выручку.
...Через час почти вся деревня была на берегу и смотрела, как Еремка
откапывает елистратово богатство: в банке из-под консервов оказалось
несколько тысяч бумажками, полдюжины золотых колец и пара
браслетов.
Мир порешил: все отдать в школу, построить для нее новый дом, а
елистратовых речей больше не слушать, - коли вышел человек из веры,
толку из него не жди.
